Долгая дорога домой (часть 1)

1.
В лучшие – довоенные – времена Интегра Хеллсинг не слишком любила спускаться в подземелье. Холод, тусклый свет и призрак дяди Ричарда за плечом – дурных воспоминаний и причин хватало. Впрочем, и особой необходимости не возникало: Алукарда всегда можно было позвать мысленно, а Виктории – просто позвонить. Да, еще ведь был Уолтер…

Теперь все изменилось. В конце концов, подвал – единственное, что осталось от прежнего мирного особняка. Враги просто не успели добраться сюда, а вот «человеческую половину» пришлось отстраивать практически заново. И даже сейчас, полтора года спустя, Интегре мерещился то резкий запах краски, то страшный запах пороха и крови – в кабинете, коридорах, собственной спальне. Никаких ковров. Никаких картин. Самая простая мебель. Не то чтобы леди Хеллсинг тосковала по роскоши: она едва ли замечала, что за вещи окружали ее прежде, и вряд ли когда-либо задумывалась об их ценности. Интегра просто тосковала по дому: назвать же домом контору средней руки, в которую превратился после поспешного восстановления особняк Хеллсингов, язык не поворачивался.

Однако хозяйка никогда не пыталась разобраться в причинах смутного разочарования, преследовавшего ее, а если бы принялась за это дело – скорее всего, ощутила бы отвращение к себе самой. Лондон, по-прежнему лежащий в руинах, нечисть, расползающаяся по стране, анархия, паника, голод – крайне неподходящее время для тоски по вековой пыли своего рода.

После войны и победы бояться холода и дяди Ричарда было уже смешно. У леди Хеллсинг появились новые, намного худшие воспоминания, а вместе с ними – и причины полюбить это место: маленький осколок прошлого, который Интегра день за днем крепко сжимала в ладони.

* * *
Длинная лестница вниз, узкий коридор. Вперед. Мимо пустующих лабораторий и камер, мимо уютной комнатки Виктории, дальше, еще дальше. Толкнула тяжелую дверь, остановилась на пороге – как будто ждала приглашения войти. Тишина – как всегда. Ну конечно. Смешно ожидать, что однажды ее поприветствуют с холодноватой насмешкой: «Хозяйка Интегра? Здесь? Какая честь для меня».

Вот Виктория – та и вправду ждала. Поэтому на столике рядом с креслом стояла бутылка красного вина и несколько бокалов, которые вампирша с поистине нечеловеческим упорством перемывала каждые три дня. И пыль с гроба стирала. «Зачем?» – спросила однажды Интегра. «Хозяин вернется, ему будет приятно». Ответить на безмятежную улыбку Виктории было нечего. Вернется. Будет приятно. Наверное.

Леди Хеллсинг забралась в высокое кресло и закурила. Почему для Серас все так просто? Мой бокалы – и жди. Когда-нибудь дождешься. Вечность впереди и железная уверенность – есть чему позавидовать. У самой Интегры не было ни вечности, ни уверенности. Только холодная темная комната, на редкость неудобное кресло и огромный черный гроб. Почти шесть сотен лет жизни и не-жизни – а ничего не осталось от ее слуги. Ничего, что можно было бы поставить на полку или повесить на стену: ни фамильных кинжалов, ни медальонов, ни колец. А еще граф!

Ничего, что сделало бы его ближе.

Кроме…

Дерево под рукой казалось теплым и как будто живым. Интегра знала, что об этой «мебели» ходили очень дурные и совершенно невероятные слухи. Что гроб перемещается вслед за хозяином, нападает на людей, что внутри – то ли несметные сокровища, то ли прах убитых вампиров. Всего лишь сказки. Вот же он, простоял себе спокойно уже полтора года и никуда не ушел. Хотя, может, просто не понял, куда идти?

Глупости какие полезли в голову.

Леди Хеллсинг сдвинула тяжелую крышку, нащупала пальцами обивку. Представила, что деревянный ящик пытается цапнуть ее за руку, и рассмеялась.

Никаких кровавых тайн внутри, конечно же, не нашлось. Обыкновенный гроб, только большой очень. Интересно, каково это? Не тесно ли? Не жестко? Интегра провела рукой по дну. Бедная Серас, теперь понятно, почему она так возмущалась, когда Уолтер убрал из ее комнаты кровать. Хотя вампиры, должно быть, относятся к этому иначе. Отец как-то говорил, что только в гробу они чувствуют себя в безопасности… Не слишком похоже на Алукарда, по правде сказать.

Она, оказывается, мало о нем знала. Меньше, чем должна была бы, будучи его хозяйкой.

Но кое-что можно было исправить, даже сейчас. Интегра сняла ботинки и перешагнула через бортик. Суеверный страх шевельнулся где-то в груди – что ты делаешь? Разве можно такое живым?! – и беспомощно затих. Леди Хеллсинг опустилась на колени, поворочалась, пытаясь вытянуть длинные ноги, и наконец легла. Было действительно немного жестковато, но ничего страшного, можно и потерпеть. Взгляд уперся в серые плиты потолка – не слишком занимательное зрелище. Не хватало одной детали.

Интегра села, подцепила тяжелую крышку за край и потянула на себя. Снова легла и попыталась закрыться поплотнее. Получалось плохо – пальцы скользили по гладкой поверхности, ухватиться было не за что. Просунула в щель руку, снова потянула, так, что от напряжения свело плечо. Все. Больше не получалось.

Как вампиры ложатся каждый день спать, интересно? Значит, должен быть какой-то секрет, точно.

Леди Хеллсинг прислушивалась к своему телу и мыслям, пытаясь отдышаться. Никакой клаустрофобии. Никакого леденящего ужаса. Никаких тайн и страха смерти. И ничего, что напомнило бы о ее слуге. О том, что этот тупой ящик когда-то принадлежал ему. Ни-че-го.

Интегра закрыла глаза.

2.
Это солнце было самым прекрасным из того, что он видел за свою слишком долгую жизнь. Он смотрел и смотрел, хотя свет до слез слепил глаза – и огненный шар расплывался, заслоняя все небо. Ни клочка тьмы, ни пятна памяти. Горячее и безжалостное счастье раскалило его добела.

Солнце не двигалось: не всходило дальше, не пыталось закатиться обратно за горизонт, нарушая все мыслимые и немыслимые законы природы. Совершенное мгновение все длилось и длилось, а он смотрел и не мог оторваться.

Первым шевельнулся страх: он испугался, что свет померкнет, а солнце почернеет и осыплется пеплом с небес. Или его просто скроют тучи.

Но ничего не происходило. Даже облака, окрашенные золотым и розовым, застыли в бледном небе. Беспокоиться не о чем. Самый прекрасный в мире рассвет был вечным и принадлежал ему одному.

Вечности не существует, вспомнил он и пожелал, чтобы наступил день.

Но день не наступил. И ночь не пришла – сколько он ни ждал. Огненный шар по-прежнему висел над горизонтом.

Это неправильно. На свете нет ничего вечного.

Он захотел, чтобы поднялся ветер, пришла гроза, взошла луна или проклятое солнце стало зеленым.

Ничего не происходило.

Потом ему надоело смотреть, и он отвел глаза.

Больше любоваться здесь было нечем, разве что деревом, под которым он, оказывается, сидел; бескрайная пустошь простиралась до горизонта. Однако дерево не показалось ему ни красивым, ни интересным.

Что это за место? Что он здесь делает? Сколько времени прошло?

Неважно. Это не главное. Главное…

Он чуть не забыл – ему пора. Смутная цель неясной тревогой шевелилась в груди, толкала вперед: иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди–иди… – и выла жалобно и тонко.

Застывшее солнце, все такое же прекрасное, смотрело на него с чистейшей ненавистью.

Пора.

Алукард поднялся с земли и шагнул в тень дерева.

* * *
В городе стояла ночь. И ни луны, ни звезд – только тусклый свет фонарей и окон. Место было смутно знакомым, но Алукард не мог вспомнить ненужного ему слова. Цель то меркла, то загоралась вновь, швыряя его по лабиринту улиц, как иголку обезумевшего компаса.

Ему не нравилось здесь. Что-то было не так, он чувствовал: слишком темно, слишком тихо, слишком много людей на улицах в этот час, провожавших вампира долгими, но пустыми взглядами. Пусть смотрят, ему нет до них дела. Вперед, вперед! Но пространство кривилось под его шагами, стены и тени не пропускали, двери захлопывались, улицы сворачивали не туда, закручивались в кольца и упирались в медленную вонючую реку, а дома вырастали прямо на пути. Город был болен.

* * *
Еще один тупик. Казалось, в последний момент стены сомкнулись, чтобы не дать ему пройти. Сначала. Все сначала. От площади с каким-то столбом, уходящим в небо, и дальше, на запад. Придется возвращаться.

Над ухом взвизгнуло, и стена брызнула в лицо острыми осколками и кирпичной крошкой. Алукард не помнил или не знал звука, но у тела, вероятно, была какая-то своя память. Стремительный разворот и прыжок вперед. Удар ладонью, вскрывший одежду, кожу, плоть, как острейшее лезвие, – прямо в сердце. Липкое, мокрое, горячее – почти обожгло руку: кровь. Черное пятно расползалось по форменному кителю смутно знакомой армии. Это был солдат. И он стрелял. Хотел убить.

Вампир не успел ни вспомнить, ни подумать, что все это могло означать для него: откуда-то справа снова застрекотало. Слепая боль расщепила позвоночник, смяла ребра и бросила его навстречу огню и звуку. Белое ухмыляющееся лицо врага сияло в темноте, как луна. Алукард дотянулся, обхватил подбородок пальцами и рванул куда-то вверх, ломая шею и разрывая мышцы. Рассмеялся в изумленное лицо противника и отшвырнул мертвое тело. Так легко, так приятно. Горячая кровь и ледяной ужас. Собственная сила. Ему понравилось убивать.

Но надо было спешить.

Алукард развернулся и побрел прочь из тупика; чужеродный металл обжигал легкие и кости где-то глубоко внутри, и с каждым шагом уже его собственной кровью намокала одежда. Но это еще не все, он чувствовал. Воздух звенел и дрожал от чьего-то напряжения, страха и отчаянного ожидания. Сейчас…

Следующий противник был умнее или просто удачливее, потому что первым же выстрелом разнес вампиру голову. Изуродованное окровавленное тело рухнуло на мостовую.

* * *
Он открыл глаза, и его ослепило неподвижное солнце, по-прежнему висевшее над горизонтом. Самый прекрасный рассвет на земле. Память плавилась и таяла, а он все смотрел и смотрел, вновь позволяя счастью выжечь себя дотла.

Мертвая красота этих небес больше не вызывала у него ни тревоги, ни тоски, ни гнева.

Потому что Алукард, даже в миг, до краев наполненный сиянием, помнил и понимал, что обязательно вернется обратно, в город бесконечной ночи.

3.
Интегра была бы счастлива увидеть свой Лондон прежним, целым и невредимым, но это был не тот город. Во-первых, леди Хеллсинг мгновенно заблудилась, а во-вторых, старый город с клерками, машинами, туристами, голубями, полицейскими, магазинами, пабами и рекламой она видела каждую ночь во сне и просыпалась с мокрыми от слез щеками. Так вот – это был не он. Хотя здания тут остались целыми и даже казались знакомыми. И людей хватало – тихих, бледных, с прозрачными лицами, вот только они были совсем не похожи на тех, кто жил в Лондоне еще полтора года назад. Не спешили по делам, не сидели в кафе, не заходили в магазины (впрочем, Интегра и сама не решалась никуда зайти – тусклые неприветливые вывески скорее отталкивали, чем манили). Что-то случилось здесь с ними, быть может, худшее, чем война.

Но главное – они не спали. Почему? Ночь ведь.

От густой и вязкой темноты вокруг Интегра и сама чувствовала себя неуютно. Негоже леди бродить ночью по улицам в одиночестве. Слишком опасно. Интегра ухмыльнулась: здравый смысл по-прежнему говорил с ней голосом Уолтера. После всего, что произошло, в том, другом Лондоне, об опасности говорить смешно. Но ее прогулка еще и совершенно бессмысленна. Что она хотела найти здесь?

Можно попробовать вернуться домой. Можно попробовать добраться до Трафальгарской площади и посмотреть, что стало с ней здесь. Если колонна Нельсона цела, значит, все было не зря: и эта ночь, и ледяной ветер, и люди-призраки.

Надо только спросить дорогу у кого-нибудь.

Люди медленно и бесцельно бродили по улицам, сидели на скамейках, ступенях лестниц, стояли у подъездов домов, переговариваясь тихими, шелестящими голосами.

Взгляд выхватывал из темноты бледные и равнодушные лица. Кто здесь мог бы ей помочь?

Девушка на скамейке, ее ровесница или даже чуть младше, с очень короткими рыжими волосами и десятком колечек в каждом ухе, подняла голову на вежливое «Не подскажете, как пройти?..» Вместо глаз на Интегру спокойно и внимательно смотрели черные провалы, аккуратно обведенные синим карандашом. Леди Хеллсинг захотелось закричать, но крик замерз в горле. Девушка улыбнулась открытой и дружелюбной улыбкой.

– Ты кого-то ищешь?

– Не… нет, – запнулась Интегра, – но, кажется, я немного заблудилась. Как мне выбраться на Стрэнд? – если вернуться к привычной властности, будет проще справиться с накатившим ужасом.

– Тогда что ты здесь делаешь? – если бы не пустые глаза, эта бесцеремонность могла быть раздражающей или даже забавной. Интегра поежилась и отрезала:

– Просто гуляю.

– Такие, как ты, не гуляют здесь, – ни капли смущения или обиды в голосе.

– Такие, как я?.. – о чем они говорят? Она же просто собиралась спросить дорогу! – И много здесь таких, как я? – хоть какой-то шанс встретить нормального человека в этом жутком месте.

Еще один долгий и любопытный взгляд угольно-черного ничто.

– Нет, таких тут нет. Но я могу помочь тебе.

Проклятая наркоманка! Интегра с облегчением рассердилась. Можно было сразу догадаться. Сейчас она конечно же попросит денег. Нужно просто развернуться и уйти. А глаза… должно быть, просто показалось. Или какие-то модные штучки – в конце концов, леди Хеллсинг почти ничего не знала обо всей этой молодежной ерунде.

– Подари мне что-нибудь, и я покажу тебе дорогу.

Интегра так возмутилась, что и вправду обернулась. Приподняла брови, улыбнулась презрительно, как научилась еще в детстве у своего слуги:

– Что же тебе подарить?

Но девушка как будто не заметила ни издевки, ни угрозы.

– У тебя красивые перчатки. Подари мне одну.

Значит, не просто попрошайка. Еще и сумасшедшая.

Интегра снова усмехнулась, стянула с левой руки перчатку.

– Зачем тебе одна? Забирай тогда обе.

– Мне хватит, а тебе еще пригодится, – покачала головой девушка, натянула белоснежную перчатку, которая была ей явно велика, покрутила рукой, любуясь.

Кажется, объяснять этой дурочке, что такие вещи носят парами, бесполезно. Ну и пусть. Кроме того, леди Хеллсинг почувствовала, что игра начала забавлять ее.

– Теперь твоя очередь.

* * *
То ли сумасшедшая ошиблась, то ли Интегра что-то сама перепутала, но та улица, на которой она в итоге оказалась, меньше всего была похожа на Стрэнд или хоть что-то в районе Сити или Вестминстера. Еще меньше света, совсем мало людей. Конечно, верный «Вальтер» был под рукой, но здесь даже оружие не придавало уверенности. Надо выбираться. Холодно, темно и нестерпимо хотелось курить, но сигареты (с сигариллами пришлось расстаться сразу после Победы) давно уже кончились. Интегра остановилась, огляделась, прикинула направление. Кажется, сюда.

Звук автоматной очереди ударил по нервам. Все-таки война, и здесь война! Интегра выхватила пистолет и бросилась в темноту, сама не понимая, кого и от чего собралась защищать. Это же не ее город и не ее битва! Будь проклята кровь Хеллсингов, десятилетиями отточенные глупость и смелость!

Так же неожиданно там, впереди, все стихло; выстрелы прекратились. Тишина зазвенела в ушах и разбилась о медленные шаги навстречу. Интегра подняла «Вальтер» и стала ждать.
Человек добрался до границы, где тьма поблекла, и она сразу его узнала – не увидела даже, а почувствовала, да и с кем можно было спутать эту длинную тощую тень? Сердце забилось тяжело и неровно, словно чужое, отсчитывая секунды от тоски и надежды до встречи, и пистолет запрыгал в руке. Что это с ней, что?!

Ну, конечно, она ведь очень скучала.

Новый выстрел раздался откуда-то сбоку, совсем рядом. Тень качнулась и растеклась по земле.

Он встанет. Встанет. Он всегда вставал.

Интегра выпустила целую обойму в темноту, почти наугад, отвечая на выстрел, и побежала вперед, не заботясь о том, попала или нет, готовая всем позвоночником и лопатками к новым пулям.

Вцепиться в мокрый от крови плащ и тянуть, тянуть, чтобы только заглянуть в лицо… что там осталось от этого выстрела?! Не страшно, не страшно…

Она так и не успела – ткань выскользнула из пальцев сгустившимся мраком, и уже через мгновение на асфальте осталось ни тела, ни крови.

– Не смей исчезать!! Не смей! – только не снова, пожалуйста, только не снова, пожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйста…

* * *
Леди Хеллсинг невидящим взглядом смотрела в крышку гроба. Это всего лишь сон. Что хорошего может присниться в гробу вампира? Да еще в гробу Алукарда?

Ничего не было. Ни города-призрака, ни безглазой девушки, и Алукард никогда не шел к ней навстречу из чернильной тьмы.

Он исчез, просто исчез. Еще полтора года назад.

Слезы просочились сквозь сомкнутые ресницы и покатились по щекам. В конце концов, здесь, в подвале, в постели слуги, где ее не могла увидеть ни одна живая или мертвая душа, она могла позволить себе плакать.

4.
Интегра Хеллсинг никогда не верила снам, приметам и знакам. Во-первых, она старалась быть доброй христианкой хотя бы в такой малости, во-вторых, догадывалась, что сам род деятельности ее Организации, приправленный суевериями (вампиры, оборотни и упыри к таковым, увы, не относились), способен привести главу «Хеллсинга» к настоящему безумию.

Сон, увиденный в гробу и, как назло, не выветрившийся из памяти ни через час, ни к вечеру следующего дня, расстроил Интегру. Впрочем, она прекрасно умела справляться с тревогой, тоской, страхом, даже с привкусом слез во рту: сигареты и чашки крепкого кофе (чай, слишком сильно напоминавший об Уолтере, попал в опалу) обычно было достаточно. В самом же ее унынии, придавленном счетами, отчетами, запросами, заглушенном телефонными звонками и тщательно скрываемом даже от Виктории, не было ничего удивительного. Вот уже год с лишним она носила его как вторую кожу и потому давно перестала замечать.

Куда сильнее разозлило и испугало леди Хеллсинг отсутствие левой перчатки: уже более десяти лет Интегра следовала странной семейной традиции, о смысле которой, однако, так ни разу и не дала себе труда задуматься, но за все эти годы не потеряла и пяти перчаток. И вот теперь… когда рассеянность была особенно неуместной… Такой же неуместной, как беспечность и пустая обойма «Вальтера».

Но еще менее уместным было безумие.

Именно эта мысль колотилась в висках, крутилась огромным жерновом в голове, перемалывая воспоминания, когда Интегра глубокой ночью снова спускалась в подвал, шла по коридору, открывала тяжелую дверь и ложилась в черный гроб. Просто чтобы убедиться, что все неправда, твердила она себе, с трудом задвигая крышку. Прихоть – это еще не безумие, не так ли?

В любом случае, усмехнулась темноте леди Хеллсинг, ее радовало, что по обе стороны нормальности она думала только о своих обязанностях главы Организации.